— Вот мы и приближаемся к Хильфендорфу, — объявил Вайгель.

— Не забудьте о нашей договоренности, мистер Холман.

Эта была не просьба, а утверждение.

— Не забуду. Надеюсь, что наша договоренность имеет под собой реальную почву.

— Вы в этом убедитесь.

Деревушка приютилась в долине. Казалось, что она дремлет здесь вот уже четыре сотни лет и не собирается просыпаться ради кого-то или чего-то.

Вайгель медленно поехал по главной улице, по обе стороны которой возвышались постройки в готическом стиле. Свернув вправо, он проехал еще примерно квартал. Затем остановил машину перед высокими чугунными воротами, которые были заперты. Мы вышли из машины, и Вайгель нажал кнопку звонка, вделанного в каменную стену возле ворот. Через несколько минут из здания вынырнул пожилой человек, облаченный в подобие врачебного халата, и отпер ворота.

Пройдя по вымощенному булыжником тесному двору перед двухэтажным строением, мы с Вайгелем поднялись по трем ступеням широкого крыльца к входной двери.

Открыла нам дверь довольно пожилая медсестра в белой форме; она вежливо наклонила голову, здороваясь с Вайгелем, и прежде, чем она отошла в сторону, пропуская нас внутрь, они перебросились несколькими фразами.

Заперев входную дверь, медсестра провела нас по широкому вестибюлю к какой-то двери и тихонечко постучала в нее. Мужской голос внутри произнес:

— Herein [2] !

Сестра распахнула дверь, и я прошел следом за Вайгелем в типичный врачебный кабинет. Из-за письменного стола поднялся невысокий, совершенно лысый человечек в очках без оправы и поздоровался с Вайгелем по-немецки. Они коротко переговорили друг с другом, после чего Вайгель повернулся ко мне:

— Это доктор Эккерт, мистер Холман.

Маленький человечек поклонился официально и произнес уже по-английски:

— Неrr [3]  Вайгель сообщил мне, что вам необходимо встретиться с Fraulein [4]  Брюль.

Я с минуту смотрел на него, потом перевел взгляд на Вайгеля:

— Она больна?

— Через минуту вы сами все увидите.

— сухо ответил он.

— Пять минут, пожалуйста. — Эккерт сурово посмотрел на него. — Не более!

— Я понял, — произнес Вайгель. — Позднее мы с вами потолкуем.

— Как угодно, — вежливо ответил доктор Эккерт. Я к вашим услугам.

Он снова уселся за стол, мы же вышли в вестибюль.

Пожилая сестра повела нас по коридору и, остановившись перед другой дверью, извлекла из кармана связку ключей, выбрала один и заговорила по-немецки с Вайгелем.

— Она хочет, чтобы мы на минуточку задержались здесь, сама же войдет первой, — пересказал мне Вайгель ее слова. — Возможно, — он замялся, подыскивая нужные выражения, — она опасается, как бы не было затронуто человеческое достоинство, понимаете?

— Конечно, — сказал я на всякий случай, хотя ровным счетом ничего не понял.

Медсестра, прикрыв за собой дверь, исчезла в комнате. Мы ожидали в молчании, пока она снова не появилась через минуту и знаком не пригласила нас войти.

Внутри помещение больше походило на камеру, чем на палату или комнату. Малюсенькое зарешеченное окно находилось почти под самым потолком и пропускало ровно столько света, чтобы придать помещению призрачный, нереальный вид.

Мебель состояла из деревянного топчана, придвинутого к стене, маленького столика и стула с прямой спинкой.

На топчане сидела девушка, скрестив ноги. Не посчитав необходимым поднять голову, когда мы вошли, она продолжала нежно баюкать тряпичную куклу, которую держала на руках. Широкое и бесформенное одеяние, вроде ночной рубашки из белого материала, достигало ее щиколоток. Обуви на ногах не было. На балахоне виднелись пятна от пролитого супа и прочей еды. Спутанные черные волосы, вьющиеся крупными кольцами, ниспадали на плечи.

— Моника? — ласково окликнул девушку Вайгель; ему пришлось трижды повторить имя, прежде чем она подняла голову.

Вплоть до этого момента я хранил в памяти ту прекрасную, сделанную крупным планом фотографию, которую мне дала Анджела Бэрроуз. Девушка из Космоса с развеянными по ветру волосами. Переброшенная через плечо непокорная прядь. Темные выразительные глаза.

Крупный дерзкий рот...

Спутанные черные волосы производили шоковое впечатление, но куда больший шок я испытал при взгляде на ее лицо. Оно было — как бы это выразиться? — лишенным всякой индивидуальности. Бегающие глаза пусты, ни на секунду ни на чем не задерживаются. Рот широко раскрыт. И я увидел, как из одного угла его вытекла на подбородок тоненькая струйка слюны. Девушка этого даже не заметила.

Вайгель заговорил с ней по-немецки по-прежнему мягко и сострадательно. Но девушка, не обращая внимания, продолжала баюкать куклу монотонным, неживым голосом. Вайгель помолчал какое-то время, затем перешел на английский:

— Как ты чувствуешь себя сегодня, Моника?

Он задавал множество подобных стандартных вопросов, даже сказал что-то о кукле, но не добился никакой реакции. Прекратив бесполезные попытки, он посмотрел на меня и кивком головы указал на дверь. Я понял его, и мы вместе вышли из комнаты. Сестра сразу же заперла дверь снаружи.

Когда мы вошли в кабинет к Эккерту, он предложил нам сесть и принялся хлопотать вокруг нас, словно мы его пациенты.

Первым заговорил Вайгель.

— Доктор Эккерт — один из лучших психиатров в нашей стране. Он руководит маленьким частным санаторием [5] , чтобы иметь возможность наблюдать за несколькими специальными случаями и лечить больных по своей методике.

— Он закурил сигарету с какой-то холодной решительностью.

— Доктор, я хотел бы, чтобы вы сообщили мистеру Холману свое мнение о состоянии мисс Брюль.

— Хорошо. — Лысая голова доктора энергично закивала, поблескивая под светом висевшей наверху лампочки, и я поймал себя на том, что ищу на стенах солнечных зайчиков. — Надеюсь, господин Холман, вы понимаете, что я не могу сделать окончательных выводов на столь ранней стадии заболевания?

Стекла его очков без оправы требовательно сверкнули, и мне пришлось согласно кивнуть головой.

— Во-первых, налицо полный упадок сил. Абсолютная, — он задумался, подыскивая подходящее слово, абсолютная регрессия. Полагаю, я правильно выразился по-английски? Она совершила, фигурально выражаясь, полнейшую регрессию, возвращение к младенческому состоянию, почти к зачаточному. Она совершенно не может себя обслуживать, понимаете? Разучилась есть, мыться, причесываться. Полагаю, это кататония [6] . — Он несколько раз энергично кивнул.

— Да, определенно кататония! Несомненно, вызванная большим эмоциональным шоком, сильной душевной травмой, и, учитывая ее ранние потрясения...

— Теперь голова его закивала очень медленно.

— Я сожалею, глубоко сожалею, но пока у меня нет особых надежд на ее выздоровление в будущем.

— Я не уверен, что правильно вас понял, доктор, сказал я. — Вы считаете ее безумной?

— Я не люблю это слово, — сухо ответил он.

— Но в общепринятом смысле данного термина, так, как он трактуется в словарях, да. Мисс Брюль безумна.

— И как вы считаете, она может выздороветь?

— Не исключено.

— Стекла очков предостерегающе блеснули.

— Но сколько для этого потребуется времени — это другой вопрос. Может быть, месяцы, может быть, годы, а может быть, выздоровление не наступит никогда. Понимаете? К сожалению, это все, что я могу сказать в данный момент, господин Холман. Через шесть месяцев, возможно, я буду в состоянии дать вам более определенный ответ. Более полный анализ, предварительная психотерапия, только после этого можно будет разобраться в случившемся.

— Благодарю вас, — сказал я.

Эккерт выскочил из своего кресла с неожиданной быстротой, и я решил, что наше интервью с его точки зрения уже завершилось. Вайгель тоже поднялся, сказал доктору несколько фраз по-немецки, затем обратился ко мне: